Белый коридор, наполненный холодным электрическим светом. Вдоль стен – скамейки. На скамейках – люди. Сидят, молчат. Каждый погружён в раздумья. Ожидание щекочет натянутые нервы. Волнение оттягивает уголки губ вниз, широко раскрывает глаза сидящих.
В конце коридора дверь. Время от времени из неё выходит женщина в белом халате. Пухлая, с мягкими морщинистыми щеками и чуть заметным вторым подбородком. Глаза добрые, взгляд заботливый. Голос звонкий, но ласковый. Её появление заставляет утихнуть тревожные мысли ожидающих. Очередь затаивает дыхание, напряжённо прислушивается. Через секунду, а может быть, и в этот самый миг, женщина назовёт имя. Это может быть любой из них. Наречённый вздрогнет, осмотрится вокруг, улыбнётся рассеянно и криво. Встанет. И неуверенной походкой подойдёт к женщине. Та нежно дотронется до его плеча, шепнёт что-то на ухо и проводит за дверь. Свет ламп в последний раз отразится во влажных глазах уходящего. Опьянев от переполняющего душу предвкушения счастья, он навсегда покинет белый коридор, и даже не обернётся. Никто не оборачивается. Никогда.
Маргарита, стройная голубоглазая брюнетка, сидела среди прочих. Каждый раз при виде женщины, она скрещивала пальцы и молилась, сама не зная, кому, о том, чтобы её имя отразилось эхом от глянцевой плитки стен, от матового, идеально чистого пола. Больше всего на свете она мечтала, чтобы грохот имени взорвал гробовую тишину опостылого коридора. Но звали других. Снова и снова. И девушка уже не прятала слёз, провожая взглядом наречённых. Вместо тишины разрушалась её надежда.
Вот и в этот раз Маргарита подняла грустные глаза на женщину. Глубоко внутри себя она уповала услышать заветные слова, но душила это чувство, пыталась не слушать, вытолкнуть, забыть, удержать пульс ровным. Чтобы не было так горько после того, когда последние отголоски звуков утихнут, и она вновь останется сидеть здесь в мучительном одиночестве посреди толпы таких же одиноких.
— Маргарита Александровна Островская! – объявила женщина.
Девушку обдало волной холода, потом как будто окатило кипятком. На коже выступили колючие мурашки. Она не верила своим ушам. Эхо заглушалось бешенным ритмом пульса. Так её сердце ещё никогда не колотилось. Казалось, что и сердца, как такового, доселе не было в груди. Что ничего не было до этого момента, ни коридора, ни людей вокруг, ни даже её самой.
На тяжёлых непослушных ногах Маргарита дошла до двери и остановилась.
— Не бойся, милая, это совсем не больно, – улыбнулась ей женщина, – Ты только дыши. Ну пойдём, пойдём! Там тебя уже все заждались.
И за Маргаритой захлопнулась дверь.
***
— Тужтесь! Тужтесь! – кричала роженице пожилая акушерка, – Ещё разочек, и будет всё.
Роженица кричала изо всех сил. Свет лампы расплывался в пелене слёз. Но наступила тишина. Страшное и острое, как бритва, беззвучие.
— Уаааа! Уаааа! – откашливаясь, кричал новорожденный.
— Ну, поздравляю! Девочка родилась, – сказала акушерка и аккуратно положила ребёнка на живот матери.
Та вытерла слёзы, чтобы разглядеть малышку, положила руку на её спинку и, сквозь сбитый ритм дыхания прошептала:
— Маргаритка, доченька, как же долго мы с папой тебя ждали!
