Юг России. Август. После знойного прозрачного дня густой бархатный вечер укрывает прохладой. Мы с бабушкой сидим во дворе на старых, но ещё прочных, стульях, застеленных сложенным в несколько раз голубым узорчатым покрывалом. Огород и клумбы политы. Работу начали ещё до заката. Бабушка носила воду из бочки вёдрами, а восьмилетней мне была вручена небольшая, литра на два, металлическая лейка цвета сочной травы.
Оценив разницу в эффективности своего и бабушкиного полива, я бросила лейку и схватилась за ведро. Самое большое, которое нашла. Хотелось помогать, а не создавать видимость помощи.
Увидев уверенно шагающего к бочке ребёнка, несущего на вытянутых руках ведро, в которое он мог с лёгкостью уместиться сам, бабушка ахнула.
— Аксаш, а что, леечка тебе не нравится? – встревожилась она.
— Ба, пока я с ней три помидора полила, ты уже второй ряд заканчиваешь!
Сил спорить со мной у неё не было, и я это прекрасно знала. За день семидесятипятилетняя женщина по тридцатитрёхградусной жаре подмела двор, вымыла пол на кухне, приготовила завтрак, обед и ужин, окучила все помидорные грядки и цветочные клумбы, повыдирала найденные на шести сотках земли сорняки, накормила куриц, убрала у них, постирала всё, что нашла грязного в доме, плюс «так, по мелочи», как она говорила. Не жалуясь и не прося помощи ни у деда, ни у меня. Дед старый. Зачем нагружать работой старого человека?
Забавно. Я прожила с бабушкой и дедушкой первые девятнадцать лет жизни. И хоть это не поддаётся логике, но всё это время возраст деда определялся как «под девяносто». А бабушка всегда была молодая. На целых одиннадцать лет моложе него.
Меня не просила о помощи, объясняя это словами: «Женщина растёт. Успеет ещё наработаться. Пусть играет, пока время есть.» У неё такого времени практически не было. Смерть родителей. Война. Отработка норм сельскохозяйственного производства в колхозе после войны. Замужество. Дом. Трое детей. Четверо внуков.
Но по мере взросления меня всё больше раздражало копаться в игрушках, пока бабушка гнёт спину в огороде, а мама выматывается на работе. Учёба в школе давалась довольно легко. Никогда не считала это какой-то серьёзной нагрузкой. Сил оставалось много и постепенно я отбирала всё больше и больше домашних дел под свою ответственность. Они казались настоящими. Полезными. Осязаемыми. В отличие от учебников, рассказывающих о далёком полу-мифическом «реальном» мире.
Мою реальность составляли тогда наш огород, двор, качели под сиренью и черешней, кухня, веранда и три комнаты саманного сельского домика.
Ещё в нём была манящая чёрная дыра погреба, из которого даже в жаркий засушливый день тянуло прохладой и сыростью. Спускаться мне туда не разрешали. Боялись, что сорвусь с лестницы прямо в бездну глубиной чуть менее двух метров.
И белые пятна сарая и дедушкиной мастерской под открытым небом со страшной рогатой наковальней и тисками. Которые, казалось, смотрели на меня, злобно щурясь, и со спокойствием притаившегося в кустах леопарда ждали, когда я засуну палец в их металлическую пасть, чтобы мёртвой хваткой сомкнуть плоские челюсти.
И клумбы цветов, которые бабушка нежно любила. И целый лес малины, которая нравилась моей лучшей подруге. И парник с огурцами. И грядки с помидорами, жадно требующие воды в засуху.
Да. Мой детский мир, умещающийся на шести сотках, был огромен и непостижим. И я хотела быть ему полезна. Поэтому и топала к бочке с ведром наперевес.
Бабушка покачала головой.
— Постой-ка, внуч, – сдалась она.
Подошла к местечку под виноградником, где хранились садовые принадлежности. И, немного там поколдовав, вернулась ко мне.
— Вот. Возьми лучше это! – бабушка протянула небольшое ведёрко.
Блестящее, чистое. Я с радостью обменяла своё огромное полу ржавое грязное на него. И побежала за водой.
— Только полное не набирай! По половинке. Не больше! – долетело до меня, оглушённой радостью победы.
— Ага! – крикнула я в ответ.
Бабушка вздохнула и снова покачала головой. На этот раз улыбаясь. Ей прекрасно было известно такое «ага».
Полив значительно ускорился. Я таскала по три четверти ведёрка. Бабушка – по полному большому ведру. Но ей было тяжело ходить, а я носилась со скоростью урагана от грядок к бочке.
За час мы справились с помидорами, огурцами, розами, георгинами и даже с мелкими яркими цветочками у сарая, название которых до сих пор осталось для меня неразгаданной тайной.
Стемнело быстро. Как обычно темнеет на юге. И вот мы, усталые, но довольные выполненной работой сидели во дворе на стульях, стоящих у крыльца.
— Аксаш, ты устала?
— У-у, – соврала я.
— Иди ко мне, – бабушка жестом предложила положить голову на её колени. Чем я моментально и воспользовалась. И тут же ощутила шершавую большую ладонь, ласково гладящую мои волосы.
Сверчки стрекочут, успокаивая расшатанные за день нервы. Цикады трещат. Многих это раздражает, но мне с детства давало ощущение уюта. Шершавая рука, скользящая по длинным волосам, дарила чувство защищённости. Когда страшно или больно – всегда можно положить голову на колени. И большая тёплая ладонь оградит от всех горестей, обид, печалей. А голос сверху скажет, что всё хорошо. Что всё всегда будет хорошо. Он до сих пор, спустя десятилетия, говорит это под пение сверчков и треск цикад, даже если вокруг жужжат компьютеры или хрипят, как загнанные кони, двигатели автомобилей в пробке шестимиллионного города.
Моё внимание привлекли тогда два невзрачных дедушкиных бадика, прислонённые к крыльцу. Один с чёрным набалдашником, второй – с заселенным, когда-то давно, видимо, ещё до моего рождения, зелёным.
Они никоим образом не вписывались в детское представление о прекрасном. И я спросила.
— Ба, а почему у дедушки два бадика, а у тебя ни одного?
— Зачем они мне?
— Тебе же тяжело ходить. Ноги болят.
— Ерунда.
— А знаешь? – встрепенулась я и ловко спрыгнула со стула, – Когда я вырасту и получу первую зарплату, куплю тебе бадик! – немного подумав, воскликнула, – Розовый!
— Почему именно розовый? – рассмеялась бабушка.
— Потому что красивый, – уверенно ответила я.
Так хотелось, чтобы большие шершавые тёплые ладони прикасались только к самому красивому: сиреневым хитрым фиалкам, синим строгим пролескам, жёлтым простодушным одуванчикам, белым смешным ландышам, красным капризным розам и… малиновой гладкой ручке новенького бадика.
Я часто мечтала о волшебном моменте первого прикосновения бабушкиных рук к моему подарку, представляла, как обрадуется, как улыбнётся, а может даже расплачется. И как сменит веник, на который она опирается при ходьбе, на красивый новенький бадик.
Шли годы. Я взрослела. Когда было грустно, меня согревали мечты и шершавые морщинистые руки.
Первую работу я нашла на четвёртом курсе института. А бабушки не стало в конце третьего. И невыполненное обещание, пусть и детское, до сих пор то и дело будоражит моё воображение, тянет балластом вины.
Но балласт можно использовать двумя способами: либо вцепиться в него мёртвой хваткой и идти ко дну, либо сбросить за борт корзины воздушного шара и взлететь под облака. И я уже знаю, что делать со своим. Рисую макет для гончарной мастерской: в центре композиции из бабушкиных любимых цветов – белых роз – нежно-розовый бадик с ярко-малиновым набалдашником.
