Я здесь

Я здесь, чтоб наблюдать бесцельно
Как в одеяле дыма от котельных
Дрожит озябшее ноябрьское солнце.
Как голубь к тёплым трубам ближе жмётся.
И глупыми глазами смотрит безучастно.
Я здесь, чтобы узнать, что значит счастье.
И, провожая взглядом стаю белых чаек,
Расстаться с чёрной давящей печалью.
Отсюда, с высоты, вся жизнь как на ладони.
И кровь кипит, словно железо в домне.
Мне нравится задумываться, надо жить ли.
Ведь на краю яснее взгляд и чище мысли.
Когда я с крыши к лифту неуверенно шагаю,
Я будто новый рок-н-ролл пляшу нагая.

Лови!

Лови
Мгновения, что легче паутины кружева.
Лови
Минуты удручающей тоски.
Лови
Часы, когда душа раздавлена, простужена.
Дни горести, и счастья дни.

Цени
Тепло объятий крепких дружеских.
Цени
Трусливо предавших в беде.
Цени
Ветра, покуда снеги вьюжатся.
И штили, проведённые в тепле.

Живи,
До детского восторга вымокший на улице.
Живи,
Как будто завтра жить нельзя.
Живи.
Что суждено, то сбудется.
Что было – прожито не зря.

Беги
Навстречу неизвестностью страшащему
Беги,
Надеясь обогнать себя.
Беги.
И улыбайся настоящему,
Куда б ни привела твоя стезя.

Немытое

На кухне залежи не вымытой посуды.
Рук не поднять.
В глазах презрение и злоба.
И точащий сознание вопрос.
А вы ноктюрн сыграть смогли бы
На флейте горлышек бутылок коньяка?
А русский рок?
Или ню-металл?
Прохожий, эй! Не будет огонька?

Играю я, пока никто не видит
Сверлящей боли за улыбкой
И оголённых нервов за сарказмом.
Не стану плакать.
Надену платье покороче.
Конечно, чёрное.
С глубоким декольте.
И кружево перчаток пусть запястья обвивает.
И прикурю на улице манерно,
Поправлю волосы и спину распрямлю.
Пусть видят все, что я ещё живая.

Пусть вижу я, что всё ещё живу.
Хоть неуверенной походкой
По тропке жизни я иду.
И пусть не знаю, как жить надо.
Скажите мне,
Кто это знает?
Тому я ноги поцелую,
Утру лицо его махровым полотенцем,
Заботливо того с креста сниму.
Я не стыжусь своей не вымытой посуды
И рук опущенных безвольно.
Мне стыдно сделать больно людям
И от усталости не верить в чудо.

Стихашки-ужасняшки (Хеллоуин) 18+

***

по толпе ебошит автомат

в крови асфальт

сегодня я томат



***

ты в гробу как статуя красива

ты мертва

а я сегодня слива



***

ты сгорая стала дымом

ведьмам место на костре

а я сегодня дыня



***

отгрызаешь мои уши

ты укуреный вампир

ну я сегодня груша



***

тебе я даже пьяной буду рад

мой нежный вурдалак

сегодня твой я виноград



***

от зомби кто бежит тот трус

я зомбаков перестреляю

я арбуз



***

сменяешь сотни ты обличий

астарльный душегуб

но я сегодня сок из личей



***

тебе любимая не зябко ли

лежать одной в рефрижераторе

сегодня я антоновские яблоки



***

я буду ласков нежен пьян

перерезая твоё горло

сегодня я банан



***

в подвале ты сидишь один

войду к тебе с наточенным ножом

сегодня я кровавый апельсин

Колодец

Твой колодец усталостью выжжен.
Увядают бутоны надежды.
В поединке с отравленной жизнью
Ты не станешь таким, как был прежде.

Остывающим чаем согреться
Не пытайся. Прошедшего сокол
Улетает, осыпавшись перцем
С подоконника кухонных окон.

Золотое беспечное детство
Не зови. И не смей о нём плакать.
Жёлто-рыжею искрою Теслы
Обожги белоснежную скатерть.

Пусть горит под резным абажуром
Раскалённая нитка вольфрама.
И под сердцем -- подарок Амура --
Пусть щемит стародавняя рана.

Ты не станешь таким, как был прежде.
Но колодец наполнится снова.
И как символ воскресшей надежды
Кот в углу замурлыкает сонно.

Злость

Гори, гори огнём. Треклятым адским пламенем пылай,

Зараза!

Мне говорили: «Успокойся». И навалились на меня гуртом

Все сразу.

Вязали мои руки полотенцами махровыми смирения.

Не надо.

Когда из недр по жерлу пищевода поднимается

Гнев-лава,

Не затушить слюной плевка в лицо моё – неспящего

Вулкана.

Он сыпет солью пролитых, но высохших когда-то слёз

На раны.

И плетью по спине стегает, оставляет рассечения, синяки

И шрамы.

Пылает гнев звездою чёрной в сплетении солнечном.

Награда

И успокоение моё сейчас – лишь грохот взрыва водородной бомбы,

Засада,

Устроенная в кустах у парадной врага, и матерная громкая

Тирада.

И кулаками со всей дури по стене заехать до сотрясения

Недр ада.

Не подходите. Я с чекой в зубах. И граната в правой руке крепко

Зажата.

Страх

Голыми руками держу его.
Голыми. Без кожи.
Горячим сочным мясом сжимаю в ладонях
Холодный страх мой.

Лижет чёрным шершавым языком
Левую руку мою.
Лелеет иглами нестерпимой боли правую.
Свинцовый ледяной страх.

Смотрю в глазницы его бездонные.
Смотрит прицельно насквозь
Страх в самое сердце моё завороженное.
Упало сердце к пятам.

Дрожит. Голову руками прикрывает.
Дерзкую голову мою.
Дышать нечем. Убежать, спрятаться некуда.
Сдаться. Нельзя дышать.

Нельзя сдаться. Невозможно. Немыслимо.
Надо лишь дышать.
Ноздрями широко раздвинутыми жадно втягивать
Дурманящий наркотик воздуха.

Хрустального. Невесомого. Чистого воздуха.
Хоронить страх глубоко.
Хрустеть костями его горькими на зубах.
Двигаться. Дышать. Делать.

Меня так просто…

Меня легко обидеть,

Сказав, что смерти нет,

Что русский рок – не торт,

Что Бог, Аллах и Будда –

Не один и тот же человек,

Что странно, мол, читать

Коран, и Библию, и Ницше.



Меня легко расстроить,

Сказав, что верите в меня.

Я не хочу прожить

Под гнётом ваших ожиданий,

Под бременем блистательных побед.

Пусть лучше буду я

Никчёмной, неучтивой, несмешной.

Пусть буду грустной,

Кислой, горькой и солёной.

Я сладкого, простите, не люблю.


Меня так просто разозлить,

Вручив от чистого сердца

Не прошенный пыльный совет.

Мой путь считаете

Ошибкой? Это верно.

Безмерно понимаю вас.

Но лучше двигайтесь своей

Застеленною скатертью дорогу.

Я как-нибудь моей пройду.



Меня так просто осчастливить!

Всего-то нужен ливень,

Горячий от огня в глазах

Промокшего родного человека,

Что взявшись за руки,

Со мной идёт по лужам.

Цветок, растущий меж щелей

Тротуарной серой плитки.

Холодный гладкий ужик

На моих ссутуленных плечах.

И музыка в наушниках без перерыва,

Напоминающая, коль забыла,

Что слышу, стало быть, жива.

Слово

Строю, строю, строю
Синий свод стогами,
Сад сиреневый сажаю.
Слов симфонию слогами
Слагаю.

Строем, строем, строем
Сапоги сырые серые –
Седой старухи слуги –
Сердца синус следами
Сжигают.

Снова, снова, снова
Срываю струпья слёз.
Сор старых ссор,
Смрад светских соцсетей
Сминаю.

Слово! Слово! Слово
Сыскать скорей среди
Скучных стухших слов.
Слово, сияющее свежими
Слогами.

Отпуск

Мираж свободы почернел вдали.
И тает время как часы Дали.
Тревога в опенспейса кубе
О том, как в этом миг тепло на Кубе,
Как море плещется в Бали…
И сердце щемит и болит
Осколками стекла в оправе стали:
Скорей уже бы отпуск дали.

В порядке

Неделька выдалась тяжёлая. Долгая нудная задача, от которой зависит сдача проекта. Полу простуженное тело с синяками от бессонницы под глазами. Мозг плавится, сознание тает. Продолжение работы над собой, над психикой, искалеченной в детстве бесконечными ожесточёнными скандалами родителей. Всё. Точка. Дезориентация в пространстве-времени. Последняя точка, из которой ещё возможен возврат в нормальное состояние. Катастрофически требуется отгул. Провести день наедине с собой. Без задач, без обязанностей. Только я и безграничный мир вокруг. Милый сердцу мир родного дождливого Петербурга.

Есть ещё немного…

От запаха цветов на Техноложке и Сенной
Мороз бежит по коже.
И лица с фотографий улыбаются: «Не ной,
О том, что вышла позже.

На смерть ты никогда не опоздаешь. Не спеши
Бежать на нужный поезд.
Дыши. Не позволяй себе старения и лжи.
Живи. И слушай совесть.»

Я скроюсь от гвоздик за поворотом. Убегу.
Прикрою страх цинизмом.
Мне страшно, когда взрывы разрывают суету,
Болты уносят жизни.

Желтеют заголовки почерневших новостей,
Кормя из рук тревогой.
А я… Я отнесу две хризантемы для людей,
В которых жизни есть ещё немного.

Сфинксы

В желудке пустующем жизнь
Бурлит первобытным инстинктом.
Жестокий столичный цинизм
Зовёт к опечаленным сфинксам,

Видавшим египетский зной,
Балтийскую серую морось.
И смертный за Родину бой,
И неофашистскую сволочь.

Из вечности смотрят в Неву
Усталые мудрые кошки.
К ним в час размышлений приду,
Когда за Отечество тошно.

Их, словно друзей, обниму,
Поплачусь я каменным глыбам,
Что страшно за нашу страну,
И время от времени стыдно.

Мне стыдно, когда старики,
Что наше "сейчас" создавали,
Штурмуют ломбардов ларьки,
На деньги меняя медали.

Мне страшно от взгляда больниц,
Разбитых, молящихся Богу,
Считающих мелочь на шприц,
Где выжить лишь сильные могут.

И тяжко вздохнёт сиенит*,
Согретый моими руками.
И сердце его заболит.
(Живой он, ни сколько не камень.)

Фивейский седеющий страж
С извечной тоскою по дому.
Он жертва былых распродаж
И селфи туристов нескромных.

Не бойся, мой друг, не тужи.
В Египте сейчас тоже селфи.
А здесь для усталой души
Поют колыбельную верфи.

Счастье

Счастье.
Когда из множества частей
Ты – цельный.

Счастье.
Когда из множества «друзей"
Один – бесценный.

Счастье.
Не там, не где-то вдалеке,
А ближе.

Счастье.
Его найдёшь в самом себе,
Но только если…
Ищешь.

Бездомный

Бездомный бог бродил по лужам.
Глухой (по слухам).
Озяб до дрожи в серой хлипкой стуже.
Болел он духом.

Безумный бог хотел напиться
Воды из крана.
Любил людей он очень, вот тупица!
Смеялся странно.

Беспечный бог ходил с гитарой,
И пел тихонько.
Курил. Не бросил он привычки старой.
Дурак, и только.

Бескрылый бог устал в дороге.
Просил ночлега.
Молил до слёз о старом добром боге
Ночное небо.

Бессильный бог, себе не нужен,
Забыт толпою,
Стучится в дверь мою, промок, простужен…
Сейчас. Открою.

Санкт-Петербург? Да! (акростих)

Сонно потянется, скрипнув мостами,
Ахнет под душем холодным с залива.
Нужно успеть побрататься с котами,
Кофе сварить, отыскать бы огниво,

Трубку набить. Любоваться как тает
Порванный тюль кружевного тумана.
Есть с аппетитом крылатые стаи.
Тростью гонять по газонам каштаны.

Ельник разжечь у туристских палаток.
Рвать пожелтевшие листья с деревьев.
Банки засаливать спелых закатов,
Ушло укутаться в пледа отрепье.

Радугой радовать сонных прохожих.
Город нашёл подходящее время.
День он встречает в промокших калошах,
Ангелов будит с тугого похмелья.

Этот миг

Этим светлым летом
В кедах. С пивом. Встретим
Зори с теплым ветром.
Будешь с нами третьим?

Есть сейчас. И только.
Здесь роса и звонкий
Дождь по лужам тонким.
Да сосны иголки.

Жди-не жди годами,
Как бы ни гадали,
Финский пляж с камнями
Ближе, чем Майами.

Тишь. Рассвет встречаем.
Волны спят и чайки.
Термос с тёплым чаем.
Россыпь мокрой гальки.

Этот миг бесценен.
Прима он на сцене.
На мечту нацелен,
Полон он и целен.

Достало!

Достало!
Боги, как же всё достало!
Будильник в восемь, кофе, душ.
Кобылы сивой бред с экрана.
И груши с вкусом как бы груш.

Бежать, ломая ноги, на работу.
Спешить прожить, спешить любить.
Не думать над вопросом "Кто ты?"
Не думать, вен не слушать бит.

Брррр!
До дна души, до дрожи тела
Матрёшки с Трампом, Путин-царь
На майках. Новости заело:
Одни и те же темы. Жаль.

Из года в год одно и то же.
По рельсам жизнь летит вперёд.
Не стать никак себя моложе.
Но может быть нам кто-то врёт?

Турагентство

Укрытый ветошью, он проснулся под мостом. Запахи пота, собачьей мочи и прокисшей пищи ударили в нос, заставили губы скривиться в гримасе отвращения.  «Неужели так и пахнет свобода?» – первое, о чём подумалось. За ночь тело затекло и озябло. Он выбрался из-под груды лохмотьев, чтобы размяться, заодно согреться движением.

Найди знахарку!

Крышка гроба отворилась. Покойница приподнялась. Взглянула на меня. Скривила улыбку, обнажив прореженный ряд жёлтых зубов. Протянула ко мне руки. Злорадно рассмеялась. Из открытого рта сыпались опарыши. В мутных глазах копошились черви.

Коляска

Она приложила руку к животу. «Скорее бы уже завтра! Сколько же их там?». Довольно улыбнулась.

Три недели назад гинеколог объяснила, что хоть УЗИ и показало два чёрных пятнышка, но срок ещё слишком мал, чтобы диагностировать двойню. Второе – может быть чем угодно, помимо зародыша.

Заседание

Заседание продолжалось четвёртый день. Спорящие никак не могли прийти к согласию.

— Мальчик! – слаженно заявлял хор низких мужских голосов.

— Девочка! – менее организованно, но настойчиво протестовал хор звонких женских.

Подсчёт числа проголосовавших снова и снова подтверждал ничью.

Старший техник звена лейтенант Клешнин Василий Трофимович

—  Лейтенант Клешнин! 

—  Так точно! – выпалил старший техник звена, молниеносно встав по стойке смирно у кровати.

Вид невысокого служивого, стоящего посреди полуночной казармы в одних подштанниках, рассмешил замкома ремонтной бригады авиабазы.

Чешуя дракона

Добрая, приветливая баба Валя любила возиться с дворовой клумбой, увешанной трупиками истрепанных грязных игрушек. Полная голубоглазая старушонка в простеньком платочке на голове. Дети шутили, мол, бабуля мыла духовку, та внезапно включилась, и ткань, раскрашенная под что-то напоминающее чешую, припеклась к макушке. Взрослые укоризненно цокали таким домыслам, но в глубине души верили в них.

Ты

Тут-тук. Стучало по барабанным перепонками. Тук-тук. Точно так же, как в прошлый раз, биологический метроном отсчитывал секунды, напоминая о неизбежности смерти.

— Чёрт побери! Этот звук! – выпалил Он.

— Афанасий Михайлович, с вами всё в порядке? – озвучила Елена Фёдоровна возникший у всех присутствовавших на совещании вопрос.

— Да-да. Вполне. Продолжайте.

Сирия

Дмитрию часто снился один и тот же сон. Он подходит к окровавленному ещё живому телу, лежащему на грязном полу. Обессиленный побоями и пытками человек приоткрывает опухший глаз. Во взгляде нет ни боли, ни страха, только равнодушие. Так смотрит чёрнота дула пистолета. 

Розовый бадик

Юг России. Август. После знойного прозрачного дня густой бархатный вечер укрывает прохладой. Мы с бабушкой сидим во дворе на старых, но ещё прочных, стульях, застеленных сложенным в несколько раз голубым узорчатым покрывалом. Огород и клумбы политы. Работу начали ещё до заката. Бабушка носила воду из бочки вёдрами, а восьмилетней мне была вручена небольшая, литра на два, металлическая лейка цвета сочной травы.

Ася

Реальность идеально запрограммирована и отлажена рекурсивной функцией смены человеческих поколений, считающих смыслом жизни всего две составляющих – размножение и довольствование процессом проживания. Очень удобно для системы и безопасно для исполнения основного алгоритма работы мира. Либо получаешь удовольствие от процесса проживания жизни, либо, если количество удовольствия уменьшилось, рожаешь детей. И они заново ищут смысл, конечную точку алгоритма, а, не найдя, приходят к выводу, что нужно наслаждаться процессом или рожать детей. И так до бесконечности. Жизнь запрограммирована так, чтобы никто из живущих не вышел за пределы допустимых значений. Иначе – критическая ошибка. Перезагрузка системы. И… Конечно, повторный запуск алгоритма, восстановление памяти из последней работоспособной копии автосохранения.

Дыня

Работала я когда-то преподавателем в университете. Очень нравилось. Студентов любила, уважала. Ласково называла их детьми.

— Всё. Я к детям пошла! – строго заявляла я, выходя из преподавательской.

Коллеги смеялись. Особенно, когда «дети» были на пять, десять, а то и пятнадцать лет старше меня. Обычно – заочники. Но дети для учителя всегда дети, сколько бы лет им ни было.

Немил и Егорка

Тёплое солнечное утро перед восходом осени. Старый деревенский колдун Немил сидел у заброшенной мельницы в позе лотоса и о чём-то сосредоточенно думал. От глубоких мыслей между бровей собрались две глубокие вертикальные морщины, разделяющие рябь кожи лба надвое. Лёгкий ветерок играл с длинными седыми прядями волос. По большому овальному чёрному агату в оправе серебряного старинного перстня на иссохшем мизинце скользило пробуждающееся ото сна солнце.

Падать и подниматься

— Привет, – кинул Илья с порога.

— Привет, – ответила Анна.

Лужа

Василий Трофимович, девяностолетний ветеран двух войн, спустя десятилетия после сражений против финнов и немцев, продолжал вести ожесточённую борьбу. С годами изменилось только боевое орудие. Автомат и патронташ сменились автоматической ручкой и лентами почтовых марок.

Дро и Бро

«Легионеры Млечного пути, серьёзные и сильные ребята…» – охрипшая колонка тихо вещала эфир Межгалактического радио.

— Гы, – обнажил прореженный ряд гнилых зубов здоровенный каменный тролль Дро, – Любить музыка. Бро, прибавь.

Неестественно щуплый и ловкий, к тому же умный, для тролля, Бро прошаркал к пульту управления.

«Бро и Дро коллектерз» – всевселенская компания по выбиванию долгов. Сейчас они летели на новый заказ. На планете Фублия небольшая конторка желеондров задолжала одному уважаемому кредитору кругленькую сумму. И, несмотря на дипломатические переговоры, ни в какую не хотела платить.

А когда нет толка от переговоров, в ход идут каменные кулаки Бро и Дро, при одном виде которых многие заёмщики внезапно находят, способы рассчитаться. К оплате принимаются любые ценности: и золото, и ртуть, и спирт, и оленьи шкуры, и антикварные розовые пуфики, и даже знаменитые покрытые красным лаком для ногтей лабутены производства самого Шнурова.

«Магического млечного пути…» – завыло радио.

 — Путииии,– подхватил Дро.

 — Нипутю! – отрезал Бро.

 — Куда не путишь?

 — Жениться тебя не путю. Ноешь тут. Тьфу! Скисший лук лучшее люлёного тролля!

 — Не «люлёного», Бро. Человеки «влюбильного» говорять.

 — А мы не человеки!

 — Не человеки… – Дро тяжело вздохнул, аж пол рубки космического корабля заскрипел под ним, – Она красивый… Как… Как… Ммммммм… Как большааааая куча камней!

 — Ты не можешь на ней жениться! Она – человека!

 — Куча камней… Мммммммм! – влюблённый здоровяк отключился от восприятия действительности.

 — Тьфу! – ещё раз сплюнул Бро и увлёкся созерцанием навигационного монитора.

 Прошло около двух часов. Тролли, ушедшие каждый в свои мысли, молчали.

 — Приехали! – громко объявил худой.

 Дро от неожиданности чуть не вывалился из кресла.

 — Уже?

 — Ага! Готовь кулачыщы, Ромео!

 — Всегда готов!

 — Ты прямо как пионер, Дро!

 — Пи… пи… кто?

 — Пипидастр!

 — Сам пи… пип… пиастр!

 — Остынь! Моя не ругался твоя. Так понятно?

 — А-а-а! Да. Так панятна.

 — Пошли, Дро, работу работать!
  

У троллей чесались руки в предвкушении знатной драки с грудой желе. Но должники ожидали коллекторов без тени страха. Желеондры были мудры. Великий бог Гугл подсказал им, что больше всего на свете любят тролли. Клиенты встретили выбивателей долгов грудой разноцветных булыжников, аккуратно уложенных в большую пирамиду.

Увидев такое, даже самый умный тролль забудет, зачем пришёл. Дро и Бро кинулись грузить камни на корабль. Естественно, перед этим объявив, что долг заёмщиков прощён.

Когда погрузка была окончена, и транспорт подготовлен к взлёту, довольные тролли вошли в рубку. Не успел худой усесться за пульт управления, как здоровяк уже включил радио.

«Это наш страх, это наш страх» – вещал эфир.

 — Это на трах, это на трах, – раскатистым басом подпевал Дро.

 — Меломан хренов! – Бро поморщился и громко шлёпнул себя по глазам ладонью.

Круг

Звезда моя, друг ли ты мне? Держу тебя, беспокойную, в замерзших ладонях, любуюсь. Ночью тёмной ведёшь меня по тропе извилистой и узкой через лес густой. Утром, серым и туманным, шепчешь на ухо, светишь маяком, чтобы не сбилась я, отчаянная, с фарватера. Оберегаешь, чтобы волны буйные не прибили лодку мою хрупкую к берегам скалистым.

Хочу!

Лидия Ивановна жила строго по гороскопам. Каждое утро открывала «интернет» (слово «браузер» выговорить не могла, хоть тресни)  и проводила около получаса за чтением инструкций, которые выдавали звёзды ей, а заодно и одной двенадцатой населения планеты, рождённых в мае.

4, 8, 16, 32

Четыре

Ксюше было четыре года. Она только что проснулась. В окна спальни, расположенной на втором этаже уютного сельского домика, приветливо заглядывало раскидистое грушевое дерево. Его сочные зелёные листья дразнили тёплый ветерок нежным шелестом, блестели на солнце, зали во двор. Играть, конечно.

Маргарита Александровна

Белый коридор, наполненный холодным электрическим светом. Вдоль стен – скамейки. На скамейках – люди. Сидят, молчат. Каждый погружён в раздумья. Ожидание щекочет натянутые нервы. Волнение оттягивает уголки губ вниз, широко раскрывает глаза сидящих.

Петрович и лестница

— Разум, блуждающий в бескрайних просторах Мироздания…

— Петрович, ну ты чего, опять нажрался?

Человек

«И, быть может, быть будем.»
Иван Демьян

Я – всего лишь человек. Со своими тараканами в голове, бабочками в животе, кошками на сердце, скелетами в шкафу и мечтами, скачущими верхом на розовых единорогах. Знатный зверинец.

Дядя Лёша

«Смешное сердце способно только любить.
Смешное сердце. В окошко глянет заря.
Смешное сердце. Его так просто убить.»
Чёрный Лукич

Говорят, не всё то золото, что блестит. Но часто забывают упомянуть, что золотом порой может оказаться и то, что выглядит неброско.

История одного комикса (трилогия)

О любви...

Белокурая стройная Вита в лёгком зелёном сарафане сидела за густо усыпанным цветными карандашами столом. Она сосредоточенно рисовала, бережно выводя каждую линию. Время от времени поднимала взгляд на стоящую рядом фотографию: белоснежная хрупкая невеста и обнимающий её за талию жених в угольно-чёрном фраке.

Под подушечками пальцев

Бестселлер книжного сезона этого года – 7D комикс, состоящий из кратковременных трёхмерных сцен с возможностью ощутить запахи, вкусы, почувствовать текстуры поверхностей, уловить малейшие вибрации воздуха.

Двух одинаковых номеров не существует. Каждый читатель видит предназначенное лишь для него.

Простуда и художник

Лето выдалось холодное. Смешны и нелепы люди в зимних штанах и пуховиках, идущие бок о бок с индивидами в шортах и ветровках. Плюс шесть и колючий ветер с Финского. Одним мёрзнуть надоело, другие во власти идеи, что лето на календаре, значит, нужно надевать одежду по сезону, вопреки погоде. А термометр сожги, спрячь в потаённые места, в мгновения встречи взгляда с упавшим ниже морали путаны показателем шкалы температуры – отведи глаза. Непременно верь в то, что на улице тепло, вопреки тому, что холод пробирает до костей сквозь мельчайшие щели пуховика. Брррр!

Перемен!

Посвящение бессмертной песне неумираующего поэта.

«В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен…»

Надоело. Следующий трек.

Вместо меня

Иногда в зеркале я вижу другого человека. Нет-нет, это не метафора и не шизофрения.

Всё началось двадцать с лишним лет назад, я тогда ростом была не выше стола. Был жаркий летний день. Бабушка, мама и тётя, приехавшая к нам погостить, устроились на мягких стульях в тени раскидистого грушевого дерева, росшего во дворе скромного, но уютного сельского домика.

Паук

Восемь тонких, изящно изогнутых лап, каплевидное мохнатое брюшко, восьмиглазая голова и остроконечные жвала.

Так выглядит её страх.

Виринея

К матушке Виринеи, в миру – Виктории, относились с нескрываемой опаской и тщательно скрываемой завистью. Одни считали её сумасшедшей и предпочитали держаться в стороне, других бросало в дрожь от безжизненного взгляда бездонных карих глаз, третьи до ноющей боли в груди завидовали её красоте и еженедельным посещениям бывшего мужа. Георгий – коренастый, едва начавший седеть мужчина, приходил к ней каждое воскресенье ровно в полдень. По его визитам можно было сверять часы. А по его мужественному и грустному стальному взгляду, подобному свету солнца, отражаемого остро заточенным мечом, сохла добрая половина жительниц монастыря.

Романтики

Движение Романтиков на Вентерре приобретало в последние годы неслыханный размах. Система давала сбои.

Борщ

Энергично виляя задранным хвостом, Мухтар, молодой пёс – помесь овчарки с дворнягой, вбежал на кухню. Хозяйка не любила готовить, поэтому редко подходила к плите. Но в тот день квартира благоухала запахами жареного миндаля и ароматного мяса, чей запах и привлёк собачье внимание, заставив слюни стекать прозрачным ручьём со свисающего из клыкастой пасти языка.

Большой маленький мир

Это был меленький мир. Он умещался на детской ладошке. Выщербленный камень, найденный под яблоней. В нём небольшая выбоина. Камень был горой, а выбоина в нём походила на грот, подобный тому, в котором по сей день томится угрюмый Демон Лермонтова.

Качели

Между двумя коренастыми деревьями, старой сиренью и черешней в самом расцвете сил, были качели. Металлический поручень закреплён на стыке толстых ветвей, к нему, образуя длинные петли, привязаны два каната с палец толщиной, на которых лежала деревянная дощечка с четырьмя пазами для лучшей фиксации.

Жадина!

Ей всего было мало. Любви и дружбы, общения и одиночества. Всегда.

Жадина!

Отец, или как оно есть на самом деле…

— Здравствуй, отец!

— Здравствуй! Молодец, что позвонила. Целую тебя по-братски!
— Пап, а по-отечески меня кто поцелует?

— Ну ты же моя сестра по разуму…

— Хе. И то верно!

Пауза.

Гном

Поздний Питерский вечер. Темнота – глаз выколи. Католическое рождество на календаре. Злобный смешок из отдалённого угла комнаты и смачный звук довольного потирания потных ладошек.

Дед

Стоишь на остановке, на работу опаздываешь, маршрутку ждёшь. Вдруг подходит к тебе дед, просит сигаретку стрельнуть. А потом в сердцах срывается:

— У меня пенсия – семь тысяч…

— Заразы! – не задумываясь, отвечаешь ему.

Без ГМО

Странные времена. Странные.

Пьёшь чай без сахара – удивляются. Как же так, чай и без сахара? И смотрят на тебя, как будто заявила, что без трусов сегодня на работу пришла. Берёшь кофе сладкий со сливками – тот же недоумевающий взгляд.

Злость

Крепко сжимая кулаки в карманах, она шла по тёмной улице. Зубы стиснуты. Полы длинного чёрного пальто раздувают порывы колючего зимнего ветра.

Тьма пустой улицы кровожадным зверем вползала в её суть сквозь чёрные дыры зрачков, заполняя собой всё естество, разливалась по тайным уголкам души, старательно скрываемых от окружающих при свете дня.

Впервые

Толчок. Ещё один. Я проснулась.

Что происходит? Что-то толкает всё чаще и чаще, куда-то неумолимо тянет. Нет! Не надо, пожалуйста! Оставьте меня в покое! Не надо.

Хорошо

Крошка-сын к отцу… Нет. Не пришёл. Не спросил. Отец испарился в тот же миг, как только узнал о беременности матери. "Плохо", думал кроха, когда дети в детсаду смеялись над тем, что мама растит его в одиночку.

Век

Шёл двадцать первый век. Неспешно так. Шёл себе и шёл, никого не трогал. Системник целыми днями починял, облизывался на мандарины по 30 копеек за штуку. Своей дорожкой топал.

Нет времени

Нет времени.

Думать? Непозволительная роскошь.

Делать. Успеть всё попробовать. Алкоголь, драгс, рок-н-ролл, секс. С мальчиком, с девочкой, со всеми сразу.

Пробовать. Квантовую механику, программирование, астрономию, астрологию, новую видеоигру. Откусить кусок и проглотить на ходу. Не разжёвывая, не осмысливая, не запоминая. “Бери от жизни всё”. И глотай. Пусть, давясь, лишь бы поскорее, побольше, почаще.

Не опоздать. На работу, домой, в магазин, на день рождения, на похороны.

Бегом. В метро, на автобус, на маршрутку. Пробки? В объезд. Только не опоздать.

Нет времени. Смайлы вместо улыбок. Стикеры вместо слов. Эмодзи вместо эмоций.

Петля времени затягивается на шеях всё туже с каждым ударом сердца, с каждым тиком часов. Некогда. Жить некогда. Нет вре…

Утром

Утро. Метро. Сесть бы, поспать по дороге на работу. Ага. Мечтай. Сказано ведь: утро, метро. Наушники – спасение человечества. Единственное, что не даёт уснуть в положении стоя, уютно пристроившись на спине соседа, вцепившегося одной рукой в скользкий серебристый поручень, другой держащего в три погибели скомканную бесплатную газету.

Не игрушки

Они спали. Плотно укутанные в пелёнки. Тихонечко посапывали. Маленькие пухленькие человеко-комочки.

Она внимательно оглядела каждого, закрыла дверь и зашаркала в сестринскую в конце коридора. Едва успела рухнуть на диван после 12-часовой смены, как в уши прилетело:

Медленно падал снег

Медленно падал снег.
Плавно плыли мысли. Никуда не торопясь, она стояла на крыше, с наслаждением рассматривая причудливый танец снежинок в конусах жёлтого фонарного света. И думала…

Наврали!

Звонок в квартиру. Привычным движением щеколда от себя и вправо. Дверь открылась.
— Катька!
— Аксанка!
Крепкие дружеские объятия. Долго. Молча.
— Заходи, заходи уже. У меня как раз чайник скоро закипит.

Чужое горе

По своему обыкновению она неторопливо потягивала утренний кофе во дворе дома рядом с работой. Солнце. Неизменно шаловливый прохладный питерский ветер. Её мать влезла в долги по кредитам по уши. Нужно продавать родительский дом, в котором они обе выросли. Да вот беда, уже полтора года никак не находится покупатель. Приходят. Смотрят. Кивают. Уходят. И больше не звонят. А проценты нарастают со скоростью смертоносной лавины, ломая под собой хрупкие души наивных заёмщиков банка.

Гостья

— Выходи! Я знаю, что ты здесь! – кричала она в приоткрытую дверь, но при этом не решалась ни войти сама, ни даже дотронуться до двери.

Внутри здания было темно и чрезвычайно тихо. Из темноты веяло прохладой и немного сыростью. На улице же, как обычно в это время года, мягко светило солнце, нежно согревая тех счастливцев, кому удавалось поймать на коже его золотые лучи. Молодая, но уже успевшая окрепнуть, листва на ветках деревьев еле слышно перешёптывалась о чём-то с ветром.

Триптих «Не дороже нас»

«Всем нужны деньги. А что такое деньги?»

Земфира

***

Картина первая.

Иноземцево. Ставропольский край. Жаркий летний полдень. Полутораэтажный саманный дом на два хозяина с белёными стенами. К зелёным воротам двора дома спешит, не обращая внимания на докучающий зной, запыхавшаяся девочка-подросток…

— Бабушка! Бабушка! – взволнованно прокричала она с порога, держа в руках три пакета с продуктами, торжественно внесёнными ею на кухню, как трофей, добытый в неравной войне с ценами в магазинах и на поселковом рынке.